В поисках самого трудного языка в мире | In search of the world’s hardest language

Source: The Economist

It may be natural to think that your own tongue is complex and mysterious. But English is pretty simple: verbs hardly conjugate; nouns pluralise easily (just add “s”, mostly) and there are no genders to remember.

Возможно, естественно думать, что твой язык самый сложный и загадочный. Но английский весьма простой язык: глаголы почти не спрягаются, множественное число существительных образуется легко (в основном просто добавлением "s"), не нужно запоминать рода существительных.

English-speakers appreciate this when they try to learn other languages. A Spanish verb has a total of 48 forms. German has three genders, seemingly so random that Mark Twain wondered why “a young lady has no sex, but a turnip has”. (Mädchen is neuter, whereas Steckrübe is feminine.)

Англоговорящие люди понимают все достоинства этого, когда пытаются выучить другой язык. Испанский глагол имеет 48 различных форм (в разных временах и наклонениях). В немецком языке три рода. Как определяется род, непонятно. Поэтому Марк Твен удивлялся, почему "у девушки пола нет, а у репы есть" (немецкое "девушка" среднего рода, а "репа" женского).

English spelling may be the most idiosyncratic, although French gives it a run for the money with 13 ways to spell the sound “o”: o, ot, ots, os, ocs, au, aux, aud, auds, eau, eaux, ho and ö. But spelling is ancillary to a language’s real complexity; English is a relatively simple language, absurdly spelled.

Возможно, в английском языке самое своеобразное - это написание слов. Но в этом его оставил далеко позади французский язык, в котором 13 способов передать на письме звук "o": o, ot, ots, os, ocs, au, aux, aud, auds, eau, eaux, ho и ö. Но написание слов - лишь второстепенная черта для сложности языка; английский - это сравнительно простой язык с абсурдным написанием.

Even before learning a word, the foreigner is struck by how differently languages can sound. Mandarin, the biggest language in the Chinese family, has four tones, so that what sounds just like “ma” in English has four distinct sounds, and meanings. That is relatively simple compared with other Chinese varieties. Cantonese has six tones, and Min Chinese dialects seven or eight. Languages of the north-eastern Caucasus are known for consonantal complexity: Ubykh has 78 consonant sounds.

Ещё не выучив ни слова, иностранцы поражены тем, как по-разному звучат языки. Мандарин, крупнейший язык китайской семьи, имеет 4 тона. Поэтому то, что на английском слышится как 'ma', имеет 4 разных произношения и значения. Это сравнительно немного. Другие языки китайской семьи имеют: кантонский - 6 тонов, мин - 7 или 8. Языки северо-восточного Кавказа известны сложной системой согласных звуков: в убыхском языке их 78.

Twain’s joke about German gender shows that in most languages it often has little to do with physical sex. George Lakoff, a linguist, memorably described a noun class of Dyirbal (spoken in north-eastern Australia) as including “women, fire and dangerous things”. To the extent that genders are idiosyncratic, they are hard to learn. Bora, spoken in Peru, has more than 350 of them.

Шутка М.Твена насчёт грамматической категории "род" в немецком языке показывает, что в большинстве языков род не связан с физическим полом. Лингвист Джордж Лакофф рассказывал, что в языке дайирбал (северо-восток Австралии) в один род объединяются "женщины, огонь и опасные вещи". Чем своеобразнее грамматические рода, тем их труднее запомнить. В языке бора на севере Перу существует более 350 родов слов.

Agglutinating languages — that pack many bits of meaning into single words — are a source of fascination for those who do not speak them. The English curiosity "antidisestablishmentarianism” is unusual in English, whereas it is common in languages such as Turkish.  Ilker Aytürk, a linguist, offers a real-life example: “Evlerindemisçesine rahattilar”. These two words mean “They were as carefree as if they were in their own house.”

Агглютинирующие языки — они стремятся выразить все оттенки смысла в одном слове — служат источником восхищения для тех, кто их не знает. Такое диковинное английское слово, как “antidisestablishmentarianism” необычно для английского языка, но такие длинные слова обычны для турецкого. Вот пример лингвиста Илкера Айтюрка из реальной жизни: “Evlerindemisçesine rahattilar”. Эти два слова значат: "Они были такие неаккуратные, будто находились в собственном доме" (о неаккуратных гостях).

A fierce debate exists in linguistics between those, such as Noam Chomsky, who think that all languages function roughly the same way in the brain and those who do not. The latter view was propounded by Benjamin Lee Whorf, an American linguist of the early 20th century, who argued that different languages condition or constrain the mind’s habits of thought.

Идут яростные дебаты в лингвистике между теми, кто, подобно Н.Хомскому, считает, что все языки функционируют в мозге примерно одинаково, и теми, кто это отрицает. Отрицал это Б.Уорф, американский лингвист начала 20-го века. Он утверждал, что различные языки могут способствовать или мешать развитию навыков мышления.

With all that in mind, which is the hardest language? On balance The Economist would go for Tuyuca, of the eastern Amazon. It has a sound system with simple consonants and a few nasal vowels, so is not as hard to speak as Ubykh or !Xóõ. Like Turkish, it is heavily agglutinating, so that one word, hóabãsiriga means “I do not know how to write. The noun classes (genders) in Tuyuca’s language family (including close relatives) have been estimated at between 50 and 140.

С учётом всего сказанного, какой же язык в мире самый трудный? Журнал "Экономист" голосует за язык туюка (восточная Амазонка). Система звуков в нём простая, и говорить на нём не так трудно, как на убыхском или ксоо. Как и турецкий, он очень агглютинирующий. На туюке слово "hóabãsiriga" значит "я не умею писать". Число грамматических родов в нём (и родственных языках) оценивается от 50 до 140.

Most fascinating is a feature that would make any journalist tremble. Tuyuca requires verb-endings on statements to show how the speaker knows something. Diga ape-wi means that “the boy played soccer (I know because I saw him)”, while diga ape-hiyi means “the boy played soccer (I assume)”. English can provide such information, but for Tuyuca that is an obligatory ending on the verb. Evidential languages force speakers to think hard about how they learned what they say they know.

Но в языке туюка есть потрясающая особенность, которая заставит трястись любого журналиста. Язык туюка требует, чтобы в утвердительных предложениях в окончаниях глаголов указывался источник информации, из которого говорящий узнал то, что утверждает. Пример: "Diga ape-wi" значит "мальчик играл в футбол (+ я знаю потому, что сам видел)", а "diga ape-hiyi" значит "мальчик играл в футбол (+ я так предполагаю). Такую информацию может передать и английский язык, но в туюке она именно обязательна для окончания глагола. Языки, основанные на очевидности, заставляют усердно думать об источнике информации, которую выдаёт говорящий.

Linguists ask precisely how language works in the brain, and examples such as Tuyuca’s evidentiality are their raw material. More may be found, as only a few hundred of the world’s 6,000 languages have been extensively mapped, and new ways will appear for them to be difficult. Yet many are spoken by mere hundreds of people. Fewer than 1,000 people speak Tuyuca. Ubykh died in 1992. Half of today’s languages may be gone in a century. Linguists are racing to learn what they can before the forces of modernisation and globalisation quieten the strangest tongues.

Учёные задумываются о функционировании языка в мозге, и такие примеры, как язык туюка, дают пищу для размышления. Возможно, есть и другие такие языки. Ведь из 6000 языков мира лишь несколько сотен подробно изучены. Неизученные языки могут быть трудны по-своему. На многих неизученных языках говорят буквально сотни людей. На языке туюка говорит меньше 1000 человек. Убыхский язык вымер в 1992 году. Через сто лет может не стать половины существующих сейчас языков. Лингвисты торопятся узнать, что можно, раньше, чем силы модернизации и глобализации заставят замолчать самые необычные языки.